Несколько раз неделю я, как волонтер, выхожу на связь через зум и общаюсь с подопечными психоневрологических интернатов, домов престарелых и специализированных центров помощи детям и подросткам.
Недавно поймал себя на мысли, что большую часть времени не испытываю к этим людям ни жалости, ни сострадания. Наверное, мне просто некогда увлекаться этими чувствами, а может и не за чем. А ещё мне кажется, что моя жалость часто неуместна.
Я чувствую другое — радость от встречи, когда мы узнаем друг друга, машем и улыбаемся друг-другу через экран, нам интересно, как прошла неделя и мы слушаем рассказы другу друга. Я порой скучаю по некоторым дедушкам, которые по болезни не приходят долго на наши онлайн-встречи, восхищаюсь ходу и неожиданной глубине мысли молодых людей с диагнозом «умственная отсталость», чувствую удовлетворение и гордость если вижу включенность и радость во время игры у тех, кто обычно сидел у экрана молча и понуро, иногда даже вытираю глаза, когда вижу нескрываемую, безумную радость и ликование у ребят из ПНИ 5 от встречи с онлайн-волонтерами. И ещё мы смеёмся. Иногда мы много вместе смеемся.
Экспекто-патронум!
В моей любимой книге про Гарри Поттера есть сильный образ — дементоры. Это тёмные существа, при появлении которых возникает чувство, «как будто всю радость выкачали из мира». Подлетая к тебе, они навевают самые грустные и плохие воспоминания и мысли. С их помощью они высасывают жизненные силы, питаясь чувством бессилия, уныния и безысходности. Человек мучается, но ничего не может сделать. (Мне кажется лучшего образа для депрессии придумать нельзя.)
Есть только одно заклинание, которое их способно отогнать — Экспекто Патронум! Произнося его, человек должен приложить усилие воли, вспомнить самые счастливые, радостные и светлые моменты жизни, удержать это, не дать злу и унынию проникнуть в себя. И тогда из волшебной палочки вырывается патронус — сгусток света в виде животного. И этот патронус бывает сильнее сотни дементоров. (Кстати, у каждого человека патронус в виде своего уникального животного — грациозный олень, барс, выдра. А у людей, которые сильно любят друг друга, патронусы становятся одинаковые! Тоже сильный образ. Дж. Роулинг крутая, конечно!).
Если бы дементоры были бы реальны, мы бы увидели, что самые жирные и упитанные летают над казенными учреждениями — психоневрологическими интернатами, детскими домами, домами престарелых. Именно там неиссякаемый источник бессилия, уныния и безысходности. Там живут люди, которым не надо навевать грустные и самые плохие мысли — это их повседневность. И вы не увидите там патронуса размером даже с мелкого грызуна, потому что часто его просто не из чего создать.
60 минут
Когда я выхожу на связь в зуме, у меня есть всего час. Это немного! Чему его посвятить?
Конечно, сначала хочется спросить у каждого: «Как дела? Как прошла твоя неделя?» И иногда первое, что мы слышим, это жалобы: на здоровье, персонал, изоляцию, соседей по палате.
И тогда мне конечно надо выслушать и найти слова сочувствия. Но я выбираю каждый раз, сочувствуя, самому не горевать. Остаться той территорией, где больше радости, чем горя. Потому что я хочу в этот час позвать их именно на эту территорию и поделиться своей радостью и хорошим настроением, а не перенять их печаль.
Но чаще мы слышим: «Всё так же. Ничего не произошло». Для меня это страшнее, чем жалобы. У человека за неделю НИЧЕГО не произошло!!! И так люди живут годами! День за днём — ничего…
Но мне нельзя сейчас думать про это. У меня только час! Моя задача, чтобы в этот час для него произошло хоть что-то. И чтобы это что-то было светлое. Неважно что — шутка, онлайн-кроссворд, музыкальный клип или онлайн-экскурсия по Москве, — но то, что вызовет интерес, улыбку (если смех — вообще победа).
Чтобы дементорам над этим зданием в этот день стало тяжелее летать, и жилось голоднее, чем обычно.
О чём говорят в курилке ЦЛП
Я работал в Центре лечебной педагогики около 8 лет. Это было непростое, но классное и важное для меня время. В ЦЛП работают игровые терапевты, логопеды, психологи и другие специалисты. Работают они с самыми разными детьми. Взрывные дети с трудностями поведения, глубоко аутичные, дети с ДЦП, дети с тяжелыми множественными нарушениями и даже те, для кого специалисты ещё не придумали диагноз — там стараются помочь каждому!
Между занятиями я выходил во двор на лавочку, просто подышать, если было тяжко — покурить с коллегами. На этой лавочке мы, конечно, обсуждали детей, с которыми работали. Мы говорили «своих детей»:
— У нас сегодня прорыв! Ваня за час ни разу меня не пытался укусить. Я даже подумала: не заболел ли? Нет, оказывается, просто привык!
— Как круто! А меня сегодня Федя наконец-то послал! Дал понять рукой: «Не хочу»! Раньше на всё соглашался, как тряпичный. А тут — первый раз!
— И Васька сегодня крутой ващеее! На керамике увлекся скалкой, раскатывал и даже глину не ел!
— А у меня сегодня прикол был! Полина просила играть в шоу «Голос», и я была Пелагеей! Она пела «Ветер с моря дул», а я к ней поворачивалась и аплодировала! (дружный смех)
— Клааас!
— Полина суперская, конечно!
— Даааа. Весь час так играли. Ладони теперь болят.
В жизни тех детей было много боли. Мы это знали. Но в разговорах на той лавочке мы старались не говорить об этой боли, жалости и сострадании. Говорили в основном о хорошем. О том, какие «наши дети» сильные, забавные, не такие как все. Или просто молча курили. Наверное, таким образом мы тоже берегли себя и друг друга.
А во время работы мы фокусировались на том, чтобы встречать детей, улыбаясь, видеть в первую очередь ребёнка, а не его боль и диагноз. Мы радовались их маленьким победам. Испытывали умиление, задор и даже кураж!
И ещё мы смеялись. Мы очень много вместе смеялись.
Тот самый час
Уже несколько лет я не могу смотреть социальное кино про особенных людей, крайне редко читаю блоги известных и популярных коллег, много пишущих об умирающих детях, а также посты родителей особых детей в Facebook. Есть ещё области моей жизни куда я просто не могу смотреть… Даже минутную рекламу в YouTube, где родители просят на лечение своим детям я стараюсь скорее пропустить.
Я чувствую, как в это время учащается пульс, и, кажется, ещё чуть-чуть и меня разорвет. Разорвет от боли, тревоги и понимания своего бессилия. Мне страшно. А потом, как послевкусие — чувство вины.
И да, я защищаюсь. Берегу себя. Для чего? Что у меня есть такого, для чего нужно себя беречь? У меня есть маленький сын, жена, которые рядом и зависят от моего состояния. Есть мои родные и друзья. Коллеги есть.
А ещё у меня есть тот самый час…
Я – Ока
Я не смогу усыновить всех этих детей. Освободить тех, кто живет в ПНИ. Позаботиться о каждом старике. Но им сейчас плохо. Я это знаю, я работаю «в поле» и вижу это каждую неделю. Чтобы справиться с ощущением своего бессилия мне надо понять, кто я и что я реально могу сделать в данных условиях. И просто делать это.
Мой психолог однажды подарил мне классный образ. Надо просто понять на данный момент ты кто: газель, фура, или ока. У них разная грузоподъемность. И если сейчас ты ока, надо просто честно об этом себе сказать и оставить попытки увезти груз фуры.
Я онлайн-волонтер. И я не фура, я — ока. Еду как могу! И если я буду нагружать себя их болью, она может занять в какой-то момент весь багажник и салон. Потому что у каждого из этих людей груз боли на несколько фур. И в какой-то момент я просто могу не вывезти. Выйду в эфир и скажу: простите, я ничего вам не привёз.
До сих пор, когда решается, какую часть нагрузки и ответственности мне нужно на себя взять, я говорю себе: «Только спокойно. Помни, ты — ока!». В хорошие времена — ИЖ «каблучок».
Почтовый вертолет
А что такое на наш онлайн-проект? И что мы можем?
Давайте возьмём какой-нибудь далёкий ПНИ. Он похож на корабль с людьми, который застрял во льдах. Они изолированы, люди закованы льдом, им холодно, одиноко. Их дни текут однообразно, кто-то ещё ждёт чего-то, а кто-то уже ничего не ждёт. Слушают радио, но про них там не говорят, как будто нет этой аварии, как будто их нет.
Есть люди-ледоколы. Это люди, которые считают, что система психоневрологических интернатов — бесчеловечна и пытаются решить проблему на системном уровне. Они знают, что происходит беда, что на этом корабле живут как в тюрьме, что те люди ни в чем не виноваты и что они страдают. Люди-ледоколы хотят освободить и спасти их. Каждый день, метр за метром они колют этот грёбаный лёд. Но лёд бюрократии и равнодушия у нас очень толстый, и это не так-то просто, поэтому дело идёт медленно. Но ледокол это не пугает, он просто каждый день оказывает на лёд давление, тратя все силы. И когда-нибудь лёд треснет, и он обязательно дойдёт.
Но пока ледокол идёт, людям на том корабле надо как-то жить. Запасов еды и воды у них достаточно. Но от одиночества, ощущения, что ты никому не нужен, им бежать некуда.
И тут появляются онлайн-волонтеры. Почтовый вертолет, который подлетает к кораблю, так чтобы было видно и слышно друг друга. (Сесть не можем — ветер сильный). Мы просто час говорим с этими людьми. Всего лишь час! Это мало! Но для тех, кто годы ждал хоть какой-то весточки это так много! За этот час мы расскажем вести с большой земли, покажем фотографии. Спросим, как они? Держатся? Они расскажут нам про своих белых медведей и полярных сов, и нам будет интересно. Пожалуются на мичмана и капитана. И, может, мичман после этого станет чуть помягче.
Улетая, мы спросим: что им привезти на следующей неделе? Кто-то попросит рассказать: как там в его родном городе сейчас? Или скажут: «Не знаем. Главное, прилетайте сами». Мы улетим, но они будут знать, что про них не забыли. Они будут долго ещё обсуждать наш прилёт и ждать следующей недели.
Мы с большим уважением и трепетом относимся к людям-ледоколам. Но мы не ледокол, мы маленький почтовый вертолёт. Мы не можем взять к себе на борт даже одного с того корабля. Мы вообще мало, что можем. Но мы очень нужны этим людям.
А на следующей неделе мы прилетим и будем снова радоваться встрече, разговаривать, махать друг другу. И, может, быть однажды мы станем даже смеяться.
Не поверите, но мы будем много вместе смеяться.
Николай Ерохин
Коллажи Татьяны Соколовой