Учреждения соцзащиты – интернаты, детдома, дома престарелых – всё еще на карантине. Четвертый месяц! Людям, которые там живут, и раньше-то было нелегко, а сейчас совсем одиноко. Но одиноко и волонтерам.
«Почему-то я помню лица подопечных из ПНИ гораздо яснее, чем лица многих других знакомых, — говорит координатор группы в ПНИ 18 Юлия Гусакова. — Как Нина трётся носом о мой рукав и усмехается, чуть прищурясь. Как Светик старательно выговаривает слова, не переставая широко улыбаться при этом. И скрытую тихую улыбку Галины из Подольска. И как речь переполняет пожилую Татьяну, теснится в ней, и она с перебивами дыхания говорит – небыстро, негромко, но взволнованно, с внутренним жаром. Всех помню, всех. Они как будто из сна. Докарантинная жизнь кажется сверх-реалистичным сном – из тех, что после пробуждения накладывают отпечаток на весь последующий день, а то и на годы. Не знаю, снятся ли вам такие. Мне да.
Будто жизнь перескочила на другую орбиту. Как перескакивает игла на проигрывателе – раздаётся характерный такой звук, и сказка идёт дальше. Вроде она и та же, что была до – однако уже другая, с другого места, другим тоном. Всё стало иначе. Так и жизнь моя. Как же так вышло, что мы оказались словно в другом измерении? Где-то тут, совсем рядом, три корпуса интерната, засыпавший на зиму фонтан, паутина узких дорожек, по которым ходят наши подопечные. Протяни руку – и вот они! Ан нет. Да, да – но нет. И проигрывателей для пластинок уже нет. А в моём детстве ещё были. Маленькую меня водружали на табурет возле нарядной во всю стену «стенки», в одной из многочисленных ниш которой стоял серебристо-чёрно-прозрачный чудо-проигрыватель с квадратными такими клавишами. И я сидела ровно под ним, поскольку к нему пристёгивались гигантские (по сравнению с маленькой мной) чёрные наушники на кучерявом проводе. В наушниках звучала сказка про Али-Бабу и 40 разбойников. И игла перескакивала. Давно уже нет той иглы, и пластинки нет, как и моего детства с пещерами искрящихся сокровищ. А стенка – линялая, обшарпанная, в отметинах времени, всё стоит у бабушки в квартире, как немое свидетельство того, что всё было, было – да сплыло. И по поводу волонтёрских посещений у меня ровно те же ощущения – они были, да сплыли, как сон.
Я живу, как сквозь молоко, будто по какой-то запасной колее живу. Вместо тудум-тудум по широкому парадному железнодорожному полотну с белоснежной насыпью, зубчатой стеночкой леса и нарядной тесёмкой травы между ними я отчего-то по запасному пути на дрезине продираюсь сквозь заросли травы с улитками и муравьями, мимо сломанных указателей, невзрачных складов и заброшенных пыльных элеваторов. Я скачала 2020 с вирусом, где мне перескачать нормальную версию? Чтобы в ней были, как полагается, и волонтёрские посиделки на фудкорте ТЦ, и визиты к подопечным, и прогулки, и творчество в холле общесоматического отделения, и общие тусы в актовом зале, куда забредали даже проживающие мужчины, и их робкий интерес был таким милым и ценным!.. Ну да что там, теперь каждая минута из той жизни кажется милой и ценной. Умом я, разумеется, понимаю, что обратно всё, как было до эпидемии, не перемотается. Конечно, понимаю. Но вот кто-то маленький во мне – может, девочка в больших чёрных наушниках – ровно этого и ждёт. Что я допиликаю на дрезине до той точки, где время запоёт цикадами, зависнет – и двинется вспять, и отмотается обратно – ровно к тому моменту, где игла проигрывателя так глупо соскочила. Игла вернётся на начало марта – и сказка пойдёт другим, верным путём, каким ей и было положено было идти.
Карантин обязательно кончится для всех! И мы вернемся к нашим подопечным и всех обнимем, всех расспросим, всех порадуем. И если вы хотите присоединиться к «Даниловцам» и стать нашим волонтером, сделать это можно здесь. Приходите!